Авраам Шлёнский
(1900–1973)

          Авраам Шлёнский родился на Украине в селе Крюково (возле Кременчуга) 6 марта 1900 года. Он состоял в родстве с семьей Шнеерсонов и в детстве испытал увлечение Хабадом, рос в семье, где сионистские убеждения и любовь к ивриту сочетались с революционным духом и любовью к русской литературе. Образование получил в реформированном хедере; в 1913–1914 годах учился в гимназии “Герцлия” в Тель-Авиве. В начале 1-й мировой войны отправился на каникулы к семье в Екатеринослав и остался учиться в гимназии с преподаванием на идиш, которую эвакуировали из Вильны в Екатеринослав. В годы гражданской войны был свидетелем погромов и издевательств над евреями.
          В 1921 году после многомесячных скитаний по Украине, России, Литве прибыл в Эрец-Исраэль. Работал на прокладке дорог в Хайфе, Тель-Авиве, Иерусалиме, строил шоссе Афула — Нацрат. Осваивал Изреельскую долину в киббуце Эйн-Харод. В 1922 году поселился в Тель-Авиве с намерением жить литературным трудом, но сначала работал на стройке и печатал свои стихи и статьи о литературе в журнале революционно-модернистского направления “Хедим”. В 1924 году поехал в Париж, где впервые столкнулся с жизнью большого города и познакомился с поэзией французского символизма. После возвращения в Тель-Авив в 1925 году был сотрудником газеты “Давар” (переводил на иврит, редактировал литературное приложение), но разошелся с главным редактором Б. Кацнельсоном во взглядах на литературу рабочего движения и ушел из газеты. В 1926–32 годах вместе с Э. Штейнманом выпускал литературный еженедельник Союза ивритских писателей Эрец-Исраэль “Ктувим”, где печатались произведения различных литературных направлений: от традиционных описаний хедера и местечка до революционных памфлетов и сионистских стихов начинающих авторов. Уже через год “Ктувим” отделился от Союза ивритских писателей и стал трибуной нового литературного поколения со Шлёнским во главе, отмежевавшегося от поэтической школы Х. Н. Бялика. Шлёнского тяготило сотрудничество со Штейнманом, который занимал примиренческую позицию, и он ушел из “Ктувим”. Вокруг Шлёнского сплотились печатавшиеся в “Ктувим” молодые поэты и критики — группа “Яхдав” (“Вместе”), которая стала издавать журнал “Турим” (1933–34; 1938–39). Авторы этого журнала искали новые пути в литературе и принципиально избегали актуальной проблематики. С 1928 по 1942 годы Шлёнский работал литературным редактором и вел различные рубрики в газете “Ха-арец”.
          В 1939 году примкнул к ха-Шомер ха-ца‘ир, редактировал литературное приложение “Даппим ле-сифрут” к еженедельнику движения; к работе в издании Шлёнский привлек товарищей по “Яхдав”. С момента основания в 1939 году издательства “Сифрият по‘алим” был его сотрудником, работал в издательстве до конца жизни. В годы 2-й мировой войны Шлёнский занимался в основном переводами, особенно советской литературы, так как теперь относился к СССР как к главному защитнику мира от фашизма. Шлёнский издавал также литературный журнал “Итим” (1946–48) и альманах “Орлогин” (13 выпусков, 1950–57).
          Первые публикации Шлёнского — юношеское стихотворение “Би-дми йеуш” (“В отчаянии”, 1919) и первая книга — “Двай” (“Скорбь”, 1924; две драматические поэмы) — свидетельствовали о поиске своего пути в литературе. В 1920-е годы Шлёнский написал поэтические циклы автобиографического характера об Украине (“Стам” /“Просто так”/, “Бе-хофзи” /“Второпях”/, “Ярид” /“Ярмарка”/); о времени освоения Земли Израиля (“Гилбоа”; русский перевод — издательство “Библиотека Алия”, Иер., 1991) и мытарствах в Тель-Авиве (“Лех леха” / “Пойди...”/); эти циклы составили книгу “Ба-галгал” (“Круговерть”, 1927). Почти все они написаны акцентным стихом, тяготеют к декламационной риторике с ашкеназским ударением, изобилуют гиперболами и библеизмами; Шлёнский неожиданными образами намеренно эпатирует читателя. Раннее творчество Шлёнского несет отпечаток русского имажинизма и футуризма. Есенинским лиризмом проникнута книга стихов “Ле-абба-имма” (“К папе с мамой”, 1927), описывающая неустроенную и вдохновенную жизнь энтузиастов третьей алии.
          Книга стихов “Бе-эле ха-ямим” (“В эти дни”, 1930) знаменует окончательный переход Шлёнского к сефардскому произношению, а также овладение упорядоченной строфикой и метрикой. Образы еврейской традиции и сельские пейзажи Эрец-Исраэль сплетаются с образами европейской “чужбины”, словно предвещая переход к поэтике следующей книги — “Авней боху” (“Камни хаоса”, 1933), открывшей новую эпоху в истории литературы на иврите — эпоху так называемого израильского символизма. Замысленная как большая поэма, книга составлена из циклов лирических стихотворений, которые описывают впечатления и душевное состояние еврейского провинциала, впервые ввергнутого в многоярусную урбанистическую структуру Парижа (в 1930 и 1932 годах Шлёнский дважды совершал поездки по столицам Европы). Шлёнский впервые осваивает на иврите образы “чудовищ” большого города: трамваев, туннелей, ночных набережных — обиталища проституток и самоубийц. Шлёнский продемонстрировал виртуозность рифмовки и звукопись, при которой фонетические созвучия диктуют смысловую перспективу стиха. Книга, никак не касавшаяся темы сионизма, своим появлением в литературе на иврите утверждала самодовлеющую ценность искусства и поэтического мастерства. Она вызвала разноречивые отклики и послужила образцом для таких поэтов, как Н. Альтерман, Леа Гольдберг и другие.
          Книга стихов “Ширей ха-мапполет ве-ха-пиюс” (“Стихи обвала и примирения”, 1938) воспроизводит впечатления от поездки Шлёнского в Чехословакию и Францию. Доминирующая тема — страх: заимствованный у Л. Толстого и вынесенный в эпиграф образ “квадратной луны” обогащен значением слова “квадратный” из Иерусалимского Талмуда (“нет квадратного с сотворения мира..., нет квадратного в человеке”, ТИ., Нед. 3:2), где оно связано с разрушительной функцией человека в мире. Квадратное окно поезда, квадраты площадей чужбины, квадраты свастик вызывают у поэта предчувствие беды, которое воскрешает память о пережитом. Произведение насыщено мотивами из прежних книг, что свидетельствует о некотором оскудении поэтического воображения Шлёнского в этот период. Следующие книги стихов “Ал милет” (“Будь благословенно изобилие”, 1947) и “Авней гвил” (“Первозданные камни”, 1960) разрабатывали жизнеутверждающую тему гармонии человека и мироздания в новом союзе, подобном бывшему “в начале” и нарушенному развитием цивилизации. Сквозными мотивами в них предстают дерево, поле как аллегория человека и материнство как высшая универсальная категория и как источник счастья. Стиль Шлёнского тяготеет в этих книгах к притче, к прозрачному развернутому сравнению, составленному из метафорических картин.
          Стихи Шлёнского переводились на разные языки.
          Шлёнский — непревзойденный мастер поэтического перевода с русского языка, в первую очередь произведений А. С. Пушкина. Перевод “Евгения Онегина” (1-я редакция — 1937; 6-я редакция и примечания — 1966; в 1999 г. в Иерусалиме к 200-летнему юбилею А. С. Пушкина впервые перевод Шлёнского был издан с параллельным русским текстом; под редакцией С. Шварцбанда) со скрупулезной точностью воспроизводит ритмику и стилистическое богатство оригинала и признан критикой лучшим переводом этого произведения на иностранный язык. Шлёнский много сделал для распространения русской литературы и советской литературы, которые повлияли на ивритскую поэзию и прозу; на его переводах выросло несколько поколений израильтян. Среди переводов Шлёнского: “Двенадцать” (1929) и “Скифы” (1941) А. Блока, “Борис Годунов”, лирика и “Маленькие трагедии” Пушкина, “Поднятая целина” (1935) и “Тихий Дон” (1953–58) М. Шолохова, рассказы И. Бабеля, В. Бианки, пьесы Н. Гоголя (“Ревизор”, 1935, и “Женитьба”, 1944), А. Чехова, М. Горького, А. Островского и многих других. Событием в жизни ишува стал выход сборника “Шират Руссия” (“Поэзия России”, 1942) под редакцией Шлёнского и Леи Гольдберг.
          Шлёнский переводил также с идиш, в том числе поэзию Х. Лейвика и И. Мангера, а также мировую классику, помимо оригинала пользуясь русскими переводами, в том числе “Гамлета” (1946) и “Короля Лира” (1955) У. Шекспира, “Тиля Уленшпигеля” (1949) Ш. де Костера. Шлёнский создал школу перевода, принципиальными задачами которого считал богатство лексики, вплоть до использования неологизмов и прямой передачи русских слов; точность в передаче реалий, что требовало от переводчика исследовательской работы; воспроизведение различных стилей прямой речи (для чего сам Шлёнский часто прибегал к арамейским включениям).
          С 1945 года Шлёнский избран членом Комитета языка иврит. Велик вклад Шлёнского в развитие лексики иврита: так, он конкретизировал многие названия растений и животных (в последние годы в связи с общей тенденцией к изменению синтаксиса иврита и к сужению активного словарного запаса переводы Шлёнского и его последователей иногда даже кажутся лексически перегруженными и малопонятными).
          Шлёнский — автор ряда книг для детей, в том числе “Алилот Мики Маху” (“Похождения Мики Кто-Он”, 1947), “Ани ве-Тали бе-эрец Ха-лама” (“Я и Тали в стране Почему”, 1957), пьеса “Уц-ли гуц-ли” (1965), где проявилась его склонность к словесной игре, аллитерациям, каламбуру.
          Авраам Шлёнский скончался в 1973 году в Тель-Авиве.

 

И ВСЁ ЖЕ – НЕ ПРОСТО

Муза, спой мне песню ныне —
петь ее ты вправе —
о селе на Украине,
городе Полтаве,

про село в дремучих весях,
листопад и скуку,
спой мне дедушкину песню,
ту, что пел он внуку.

О прохожем, что по селам
стародавним шляхом,
молчаливый, невеселый,
шел, покрытый прахом.

Из какой бы дальней дали,
из какого края?
То — Илья-пророк — гадали,
или, может, Каин?

Непричесанный, суровый,
в скудной одежонке...
Из сумы своей холщевой
высыпал избенки...

Крюков — Крюково — село ли,
знак недоброй воли?
У сынов его по свету
обнаружишь мету:

каждый — странен, неприкаян
одинок, бездетен.
То Илья-пророк иль — Каин
каждого отметил.

Перевод Е. Бауха

 

ИСКУШЕНИЯ

К несчастью, мне сопутствует успех.
А вы бы мне не так уж доверяли,
поклонники мои... Я на глазах у всех
в глаза отцу родному посмотрю едва ли.

Ведь он мне наказал: взбирайся выше, сын!
Средь одиноких скал восходы лучезарней.
Сквозь тернии — к сиянию вершин! —
А я своим заделался здесь парнем...

Как много улыбающихся ртов
и лестных слов разменная монета.
На каждый зов я побежать готов, —
предстать пред тем, кто спросит: — Где ты?!

К моим услугам славы экипаж.
Я, кланяясь учтиво, проезжаю
средь возгласов толпы, входящей в раж.
Я еду в никуда — я это знаю!

Я знаю, это страшный гонорар,
его дают тому, кто продается.
И с каждой похвалой растет вокруг базар.
Во мне меня все меньше остается...

Кто волосы мои так ловко окорнал?..
Я вижу ножницы в руках Далилы...
Отец, я изнемог. О, если бы ты знал! —
я так устал приятным быть и милым!

Перевод Р. Баумволь

 

ПИСЬМЕНА

Намеком о себе гроза их известила,
во множестве зажгла зигзагов письмена.
Пожар пришел, пожар, на лес нагрянув с тыла,
но никого из них не пробудил от сна.

Пожар пришел, пожар — смахнуть листву с каштана
и в травы опустить каленую пяту.
Пришел, как страшный суд, — не врите, что нежданно,
как суд за глухоту, как суд за слепоту.

Пожар пришел, пожар, чтоб небу стать беззвездным,
по зарослям густым прошел, стволы паля...
Уж на земле хлебам не прорастать по веснам,
и, почернев с лица, кричат навзрыд поля.

Но сколь ни страшен крик насилий и увечий,
наперекор огню, мечу и топору
мы слышим шопот всех семидесяти наречий,
их человечную мольбу: "Я не умру!"

Неужто только мы мольбой не угодили?
Неправда! Славен будь, о правый Судия!
А тех, кто скажет: "Мы Амалеку простили",
да вычеркнут навек из бытия!

Перевод Л. Тоома

 

ПЕСНЯ ПОСЛЕДНЕЙ СТРАНИЦЫ

То последней страницы печаль наготове —
миллионы готовых к зачатью безмолвий,
и в грядущем — рождение в плоти и крови —
в слове.

Это будни, но в них возникает сиянье
красоты, небывалой досель.
то четыреста долгих недель созреванья —
что пред ними беременность в сорок недель?

То загадка души, что опасности ищет.
То поднялся доныне лежавший ничком.
То на всеми покинутом пепелище
погорелец слагает дом.

Перевод М. Квятковской

 

СЕМЬЯ (ЗУЛЕЙХА)
(Из цикла "Другой первозданный")

Умолкла сталь.
Затих в горячей дреме камень.
Деревья слушали ветвей журчащий сок.
И воздух зашуршал, как будто под ногами
соломы голос, втоптанный в песок.

Здесь каждый холм
шагам, еще не слышным, внемлет.
Здесь борозда лежит, о семени моля.
Земля распластана.
Огонь терзает землю.
Зачатья требует земля!..

Перевод А. Пэнна

 

ПАСТУХ
(Из цикла "Другой первозданный")

Эта яркая высь над тобой — так близка...
Это ноздри раскрыло огромное небо...
Этот льющийся свет — он белей молока...
Запах хлева
и запах печеного хлеба...

Мимо стада овец, что сгрудились кругом
пастуха, мимо хлева, колодца и поля
в обнаженности чувств
бежит босиком
это утро, спешащее встретиться с полднем.

Первозданное утро: паруют поля,
теплый запах навоза в воздухе тает.
И от края до края — человек и земля;
только Авель и стадо — от края до края.

Перевод Л. Цивьяна

 

НЕТРЕЗВАЯ НОЧЬ
/
Перевод В. Глозмана/

Как сын, что ждет отца, а тот лежит,
напившись, в луже у порога —
так я глядел в окно.

Над клетками домов сливались все ветра;
и, точно эхо взламывает эхо,
входили в силу голоса беды —
от детских слез до пьяной брани Лота.

Открылась ложь в обетах лицемеров —
дневного света, радостного смеха.
Пейзаж лежит, напившись, за окном,
и, крадучись,
сочатся сквозь сплетенья облаков
мерцанья наглых звезд.

Как много зла, зима, в твоем приходе!

Перевод В. Глозмана

Авраам Шлёнский. Стихотворения

 

 

Hosted by uCoz