С грустью вспомнишь иногда
Годы горького труда,
Нищету родного дома,
Все, что было так знакомо...

Вот он, домик наш. Как будто
С горки вниз сползает он.
Службы Шолома — напротив,
Поле, ветер — с трех сторон.

Кто ж такой он, этот Шолом?
Просто Шолом-круподер,
Тот, кто с каждого в округе
Драл три шкуры с давних пор.

Зиму лютую я помню,
Завалили мир снега.
Ветер зол, равнины гладки,
Будто из-под утюга.

Пласт на пласт нагромоздился
Снег по скатам низких крыш.
Окна накрепко промерзли.
Спят лачужки. Всюду тишь.

Вербы чуть не до подмышек
Все в сугробах, как одна.
Деревушку видно — точно
В небо врезана она.

Речки смолк задорный говор,
Стынет теплая дежа.
Льдом пороги обрастают,
Двери мерзлые визжат.

Мать над валенком вздыхает,
Итка вкривь большим стежком
Класть заплату, что с лопату,
Принимается молчком.

Вот подкладывает бабка
В печь под хворост огонька,
Жар лицо ей озаряет,
Разгорается щека.

Весело горит солома,
Дым всплывает налегке,
Сквозь окно восток пылает
В ярко-красном башлыке.

Нанялась растить, как видно,
Дочерей ты да сынов,
Чтобы Шолому хватило
И стряпух и батраков.

У детей родятся дети,
Куча зернышек-внучат.
Но зачем им Шолом в зубы,
Как коням, глядит подряд?

Как грибы, растут ребята,
Десять стукнет — и пора:
— Я беру их, где им, нищим,
От добра искать добра!

У огня мой Берл онучи
Греет, рядом квохчет мать,
Уж пора на крупорушку,
К колесу ему бежать.

Там он лошадь погоняет,
Погоняют и его,
Семь копеек в день за это
Получает он всего.

Да глазную боль в придачу,
А вернувшись, стоя спит.
Мать тряпье с него снимает,
На судьбу свою ворчит.

Вот у бабушки лепешки
Подрумянились в печи.
А лепешки с постным маслом
И вкусны и горячи!

Вмиг в штанишки я влезаю,
Раз-два-три! — и я умыт.
На лепешки из бутылки
Струйка золота бежит.

— Ну-ка, ешь! — И я лепешку
Шлеп с ладони на ладонь,
С ней любой мороз прогонишь,-
Не лепешка, а огонь!

Вьюшкой печь уже прикрыта,
Отгремели чугуны.
Кукурузные лепешки
На неделю спечены.

Сто одежек без застежек
На себя накрутит мать,
Только плохо тряпки греют,
Впору б двести намотать!

Сторожит она на складе
Штабеля хозяйских дров.
Все лицо ее синеет,
Сохнет грудь, и стынет кровь.

Кухню бабушка помыла,
Кофту стаскивает с плеч,
Башмаки скорей снимает
И со спицами на печь.

На дворе каленый воздух
Обжигает уши, нос,
Только бабушкину кофту
Не прохватит и мороз.

В башмаках скольжу огромных
По хрустящему ковру.
Стынут Берловы лепешки,
Леденеют на ветру.

Вся земля насквозь продрогла,
День студеный звонок, сед.
Весь в огромную сосульку
Превратился белый свет.

Отдаю лепешки Берлу;
Жадно, вкусно он жует;
Жернова жуют со скрипом,
Как зерном набитый рот.

Я бегу домой, дрожу я,
Оседлал меня мороз,
Руки красные трясутся,
Ветер уши жжет до слез.

Но как сладко, взяв лепешку,
Лечь на печке, чтоб тепло
Назло лютому морозу
Вновь по жилам потекло.

Дни седеют, все седеют,
День за днем неделю ткет.
Небо слепнущее смотрит,
Как на Буге колют лед.

Рубят прорубь для скотины,
Лед зеленый на куски
Разлетается, покуда
Не блеснет глазок реки.

Разрослись леса на окнах,
В них мороз трещит сквозь сон.
В индюка палит охотник,
Почту тащит почтальон...

Бабушка бормочет что-то,
Суетится, моет, трет,
Башмаки на печке сохнут —
Из носов у них течет.

Вот втыкает Итка в складку
Надоевшую иглу.
Смотрит в окна, где зверушки
Разыгрались по стеклу.

— Ой, забыла! Живо в лавку!
Вышел в доме керосин! —
И мороз ее встречает,
Блестки снега, даль да синь.

Плечи сгорблены, и тонкий
Рот в морщинках мелких сжат,
И над грустными глазами
Веки дряблые дрожат.