Хаим Нахман Бялик
(1873, Волынь, — 1934, Вена)

          Хаим Нахман Бялик – классик еврейской литературы, поэт еврейского "национального возрождения". Он родился 30 декабря 1873 года в местечке Рады Житомирcкого уезда Волынской губернии, в бедной семье. Рано потеряв отца, мальчик попал в Житомир к деду, старому талмудисту, был отдан в хедер; позднее учился в Воложинском "ешиботе" – высшей школе талмудического знания. Два года учебы в ешиботе показали стремление Бялика к писательскому творчеству, в том числе к творчеству поэтическому. Наряду с публикацией первой статьи в газете, он написал стихотворение “К ласточке” (В переводе С. Маршака “Птичке”).
          Восемнадцатилетний Бялик решает посвятить себя литературе и уезжает в Одессу, где формировался кружок популярных еврейских писателей. Опубликованное в сборнике “Хапардес” стихотворение “К ласточке” показало, что в еврейской литературе появилось новое имя.
          В Одессе молодому писателю жилось голодно и холодно, приходилось подрабатывать уроками еврейского языка. Обстоятельства (болезнь и смерть деда) принудили его вернуться в Житомир. Здесь он занялся торговлей лесом. После женитьбы молодая семья переехала в Польшу, в Сосновицы, где Бялик учительствовал. В 1900 году состоялся переезд в Одессу, где Бялик занимается литературной и редакторской деятельностью, книгоизданием, принимает живое участие в еврейской общественной жизни. К этому времени поэт становится признанным мастером, а публикацией ряда стихотворений и поэм — лирика, "песни гнева", символические поэмы "Мертвецы пустыни" (1903), "Огненная хартия" (или "Свиток о пламени"; 1905) и особенно поэма "Сказание о погроме" (1903) — поднял новоеврейскую поэзию до высот европейских литератур. Мотивы поэзии Бялика глубоко национальны: он ярко выразил и тоскливость еврейского быта, и трагический ужас еврейского распада, и тяготение к солнцу, к настоящей полной жизни, и бунт еврейской души против векового рабства. Для молодых ивритских поэтов творчество Бялика становится хорошей школой, а сам Бялик – признанным учителем.
          После публикации в 1905 году поэмы “Свиток о Пламени” Бялик пишет все реже — одно-два стихотворения в год, иногда — ни одного. В 1921 году Бялик уезжает в Берлин, где активно занимается издательской деятельностью. Его издательство “Мория” постоянно увеличивает тиражи; он основывает еще одно издательство — “Двир” и вступает компаньоном в издательство Зейдмана. Эта работа занимает все его время.
          В юбилейном 1923 году появилось великолепно изданное полное собрание сочинений Бялика в четырех томах, которое принесло почти двадцать тысяч долларов, что позволило ему осуществить свою мечту – иметь свой дом в Эрец-Исраэле. С марта 1924 года поэт живет в Тель-Авиве, где строит собственный дом. (Теперь это Дом Бялика — музей поэта). Бялик занимается не только издательской но и общественной деятельностью. В 1926 в США Бялику были присуждены почетные степени Еврейской теологической семинарии и Еврейского института религии. Он много делает для возрождения иврита, но не принимает отторжения идиш. “Иврит и идиш обручены на небесах и их не разлучить” заявляет он весной 1927 года на сессии писательской организации. Такая позиция не могла найти понимания у непримеримых и бескомпромисных противников идиш. Даже Жаботинский отдалился от друга.
          В 1933 году отмечалось 60-летие поэта. Вышло новое собрание сочинений, была учреждена литературная Премия Бялика, которая после образования государства Израиль стала государственной литературной премией.
          К этому времени здоровье Бялика ухудшилось, давала себя знать болезнь почек. В начале 1934 года он с женой выехал для лечения в Вену, но вскоре после операции Бялик умер. День, когда в Тель-Авив привезли его останки, стал днем всенародного траура.

 

ПТИЧКЕ

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!
Ко мнге прилетела ты с юга…
Душа по родным твоим песням скучая,
Давно стосковалась, подруга!..
Скажи мне, родимая пташка,
Ужели в краях лучезарно-счастливых,
Как здесь, всем тоскливо и тяжко?..
Несешь ли приветы от братьев Сиона,
Далеких и страстно любимых?
Скажи мне, слыхали ль они мои стоны,
Рыдания братьев гонимых?
И знают ли, сколько врагов беспощадных
В чужбине меня окружает?
О, пой же скорей о долинах отрадных,
Где яркое солнце сияет!
Несешь ли привет от цветов Иордана,
Его безмятежной долины?
Скажи, излечил ли тяжелую рану
Г-сподь у родной Палестины?..
А долы Сарона, Левоны вершина
По-прежнему ль льют ароматы?..
Что с лесом Ливана — главой исполина,
Проснулся ль тревогой объятый?..
И стелются жемчугом росы Хермона
Иль капают тихо слезами? —
Все так же ль блестит Иордан полусонный,
Журчит голубыми струями?..
А тучи все так же ль Сион окружили
Подобием сумрачной сетки?..
О, спой о земле ты, где жизнь находили
И гибель нашли мои предки!..
Завяли ль цветы, что весной насаждал я,
Как блекну и сам я, унылый...
А ярко и мощно тогда расцветал я —
Но гибнут могучие силы...
Скажи, что тебе мои песни шептали?..
Ты ждешь ли, чтоб поздно иль рано
Те песни, проснувшись, сердца взбушевали,
Как ветры дубраву Ливана?..
Где братья, что сеяли хлеб свой, рыдая?
Пожали ли с песнями ниву? —
О, если бы крылья — взлетел бы туда я,
Где зреют миндаль и олива!..
Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!
Опять прилетела ты с юга!
Душа стосковалась, по песне скучая...
О, пой, заливайся, подруга!..

1891
Перевод С. Маршака

 

 

АГГАДА

О ветхие книги, страницы Талмуда,
сказания древней Аггады, —
у вас во мгновенья тоски одинокой
душа моя ищет услады.

Как червь, что зарылся в расселине камня,
таясь среди мрака и пыли,
так робко я кроюсь под сень вашей тайны
от злобного гнета насилий.

Во тьме непроглядной бреду по дороге,
и небо туманом одето —
вы рвете туманы, и льется мне в сердце
луч новый от вечного света.

И, бросив погоню за тенями жизни,
стихая под сенью Аггады,
я плачу, и тихо из груди родимой
впиваю напиток отрады.

Живу средь народов презренный и жалкий,
не смею дать волю рыданьям:
я столько рыдал бы, что слезы б иссякли,
но только с последним дыханьем.

Была прежде арфа — и арфу я скорбно
повесил на иве прибрежной,
и горько заплакал, и слезы ту арфу
умчали волною мятежной.

Ой, арфа, певица напевов Егуды!
Теперь эти струны разбиты —
а некогда пели псалмы Адонаю
и гимны красе Шуламмиты...

Угасли цари — песнопевцы Сиона;
ни трона, ни струнного звона...
Свирель моя скорбной голубкой тоскует
на чуждых реках Вавилона.

Но были в изгнаньи певцы и герои —
герои народного духа,
и отзвуки арфы звенели в их сердце
и в памяти чуткого слуха;

и вникли те люди в народную душу
пытливостью вещего взгляда,
и дивные звуки умолкнувшей арфы
спасли — и родилась Аггада!

И в дни морей скорби — как струн, я касаюсь,
страниц обветшалых рукою —
поплачу над ними о горе народном
и сердце мое успокою;

и вижу тогда я величье народа,
с главой выше горних туманов,
и чую душою, что черви воспрянут
и — верь! — победят великанов.

1892
Перевод В. Жаботинского

 

 

* * *

Ты ночью прильнула к окошку
С огнем безнадежной печали,
Блуждали глаза — и во мраке
Погибшую душу искали.

Ты тщетно звала свою душу,
И в это мгновенье, родная,
Душа моя в то же окошко
Стучалась, как пташка больная...

1901
Перевод Л.Яффе

 

 

* * *

Ты от меня уходишь — шествуй с миром...
В твоем пути твоя да будет воля,
И будь в покое, где б ты не дышала...
А я? Меня минует час сиротства:
Покуда солнце гаснет и восходит
И Божьи звезды блещут мне безгранно —
Еще мои богатства не иссякли
И ключ моей отрады не скудеет...
Вот, я тебя лишился: но со мною
Безмерный мир то в зелени весенней,
То в золоте, то в белых ризах зимних...
И грудь моя, как прежде — храм видений,
И боль моя — все та же скорбь святая,
И образ твой — со мною ангел чистый,
Что благостно витает надо мною
И шепчет мне свое благословенье
И сдержанно, и трепетно, как слезы
Глаз матери в сияньи свеч субботних,
В безмолвии святыни безмятежной,
Иль лик звезды дрожащей, в темных высях,
Взирающей с приветом, и мне посох
Из золота сквозь сумрак протянувшей...
Я твердо знаю:
По всей земле стократно разольются
С их синевой лучисто-злототканой,
Как смоль — смуглянки, бездны ночи летней,
Горячие и сладостные ночи
В плаще из мрака, в звездных ожерельях,
Где каждая звезда — как плод граната
Из золота, из золота литого;
И в грешных снах, охваченная негой,
Уснет земля на тайном лоне ночи,
И вдруг наступит строгое молчанье
И в нем польются звезды роем, роем,
Горя в своем падении, на землю,
Как золотые листья листопада;
И всяк, палимый страстью и желаньем,
От голода и жажды весь поникнет
И, как слепец, обнимет алчно камень
И будет ползать трепетно во прахе,
Ловя крупицу, каплю золотую,
Как горний дар его звезды, чтоб с нею
Взять горсть любви, изведать меру счастья;
И если ты в часы такой истомы,
Усталым взглядом землю озирая,
Сквозь тьму влачиться будешь без надежды,
В немой тоске по счастии и Боге,
Воздень, как я, свой взор к полночным высям
И научись всем сердцем их покою,
Взирай, как всюду, искрясь, угасая,
Мелькают в небе звезды еженочно,
А небеса стоят в своем покое,
Своих потерь не ведая, как будто
Их золото во веки не скудеет...

1907
Перевод Ю. Балтрушайтиса

 

 

УМИРАЕТ ЛЕТО

Умирает лето. Убрана богато
роща, будто жертва, в золото, кораллы.
Умирает лето в облаках заката;
Умирая, плачет кровью чистой, алой.

Тихо в парке, пусто... Двух не встретишь рядом...
Криком журавлиным поражен невольно,
Посмотрел я в небо — долгим, долгим взглядом,
И душою слился с цепью треугольной.

Тяжко сердцу, тяжко сироте-ребенку!
Засмеется вьюга, застучит в окошко:
"Починить пора бы сапоги, шубенку,
Да к зиме голодной запастись картошкой!"

1905
Перевод К. Бархина

 

 

* * *

Под пыткой вашего привета
Склонилась в прах моя душа.
Я только медная монета
В пустой копилке голыша.

Что вы пришли в мою обитель?
В чем грех, в чем подвиг мой? Весь век
Я был не бард и не учитель,
Я не пророк: я дровосек.

В руке топор из грубой стали,
Я молча делаю свое;
Проходит день, плеча устали,
И притупилось лезвие.

Ведь я батрак, на день забредший,
И мне конец с закатом дня:
Не время мне слагать вам речи,
Ни вам плескать вокруг меня.

Чем жить нам дальше? Небо черно;
Чем завтра буре дать отпор?
Сзывайте всех на круг соборный,
К отчету, к жертве — за топор!

1923
Перевод П. Беркова

 

 

 МОЯ МАМА,
БУДЬ БЛАГОСЛОВЕННА ЕЕ ПАМЯТЬ

Из бесед цадика из Виледника

Набожной мама была, праведницей беспорочной,
Да осенит ее небо...
Вечер субботний настал, а в доме у нищей вдовицы
Нет ни свечей и ни хлеба.

Чудо: два гроша нашла! Что купить — хлеб или свечи?
Нет труднее заботы.
Сбегала в лавку, вернулась, а в ручечке тонкой —
Две свечи для Субботы.

Семь свечей — семь очей — семизвездье сияет ей с неба,
И вдовица в смущенье:
Благословит ли Господь женщины бедной Субботу
И всего лишь двух свечек свеченье?

Да освятит, Всеблагой, Он и чистую скатерь,
И тарелку пустую!
В платье субботнем, в платке она Господа встретит
И Субботу Святую.

И было: зажгла две свечи, — и ей сделалось горько,
Сердце больно заныло,
Упала слеза на свечу, по морщинам скатившись,
И свечу погасила.

Окривела Господня Суббота! И женщина страхом
И позором объята:
“О мой Бог, ты отверг приношенье рабы твоей бедной
Но Суббота-то в чем виновата?

Почему ты ей выколол глаз?” Под субботним платочком
Затряслись ее плечи.
В тихом, сдавленном плаче стояла, в печали молитвы
Смотрела на свечи.

И взывали из сердца ее праматери, и херувимы
Из гортани рыдали:
Слышишь, Славы Престол, слышишь, ухо небесное, — этот
Голос печали?

И слеза, словно жгучая капля огня, соскользнула
Со щеки и упала
На свечу, что погасла, — и вновь засветилась
Та свеча, как сначала.

Мама открыла глаза — и я вижу: свет семидневный
Вспыхнул с огнем воедино,
Это вдову, что молилась за нас, за Израиль,
Поцеловала Шехина.

1931
Перевод С. Липкина

 

 

Хаим Нахман Бялик. Стихотворения и поэмы

 

 

 

 

Hosted by uCoz