Зелик Аксельрод родился в 1904 году в местечке Молодечно на Виленщине. Во время Первой Мировой войны евреев изгоняли из прифронтовой полосы, в результате чего семье приходилось много скитаться (Тамбов, Смоленск и, наконец, Минск). Зелик учился в Москве в Педагогическом институте им. Бубнова и в Литературном институте им. Брюсова. Потом возвратился к родителям в Минск, где молодой поэт с большим успехом выступает на литературных вечерах..
          В 1922 г. вышла тоненькая книжка восемнадцатилетнего поэта “Трепет” (на идише), а первые публикации относятся к 1920 году. Зелик Аксельрод работал ответственным секретарем, а потом редактором журнала “Штерн” и вместе со своим ближайшим другом Изи Хариком возглавлял секцию еврейских писателей при Союзе писателей Белоруссии. “Возглавлял”, зарабатывая свой арест.
          Осенью 1939г., когда советские войска заняли Западную Белоруссию, Зелик Аксельрод спешит в Белосток, где помогает устраиваться бежавшим из оккупированной немцами Польши еврейским писателям. Вместе с Гиршем Каменецким Зелик Аксельрод пытался добиться восстановления еврейской школы и секции идиш при Академии наук. Все это не могло не сказаться на судьбе поэта.
          В 1941 году он был арестован и в начале войны расстрелян.
          Из воспоминаний Григория Березкина, записанных Дорой Хайкиной:
          “В начале 1941-го года в Минске арестовали группу корифеев еврейской литературы, писателей Мойше Кульбака, Якова Бронштейна, Зелика Аксельрода, Айзика Платнера, Григория Березкина... всего около 20 человек. Изю Харика к тому времени уже растерзали в тюрьме. Начали "следствие", намечалась белорусская ветвь "еврейского заговора". Но началась война. Арестованные были так изолированы от внешнего мира, что даже не знали об этом... Однажды ночью всю тюрьму подняли и зверскими голосами стали кричать:
          – Выходи... Бегом... Скорее!..
          Затолкали нас в огромную крытую грузовую машину, всех подряд. И сразу же поехали. В ночь. В неизвестность. Город был затемнен, ни одно окно не светилось, только иногда видны были контуры улиц и домов. Приехали в лес под Минском. Сквозь густые деревья едва видна была луна. Вокруг – очень много гэбистов, злых, ненавидящих нас, вооруженных автоматами. Было мрачно и жутко. Зелик Аксельрод оказался возле меня. И повторял, беспомощно прижавшись ко мне: "Ой, Гриша!.. Ой, Гриша!.." Нас выстроили. Принесли из машины стол и стул. За ним устроился гэбист. И стал каждого подзывать и спрашивать:
          – За что сидишь?..
          Тех, кто отвечал: "За хулиганство, за воровство, изнасилование, грабеж, убийство... выстраивали слева". Кто отвечал: "Меня оклеветали... Я ни в чем не виноват... Я ничего не говорил плохого... За шпионаж...." Отправляли направо.
          Мы с Аксельродом оказались, естественно, справа. Гэбист закончил сортировку и вдруг всем, кто стоял слева, дал команду разойтись и никогда на глаза не попадаться. И вся масса ворюг и убийц в миг рассеялась. Тех, кто справа, тут же построили в несколько рядов и стали стрелять, в упор, с двух-трех метров, прицельно, в каждого. Сначала упал Зелик, его рука выпала из моей. И вслед за ним получил свою пулю и я. Потерял сознание... Очнулся, когда светало. Среди груды окровавленных тел. Гэбэшникам даже не было времени общей ямы выкопать. Рядом лежал Зелик. Мертвый. Я ощупал себя. Весь в крови: руки, лицо, одежда... Страшно болела голова. Оказалось, у меня отстрелена ушная раковина, и кожа на щеке и виске разодраны пулями. Миллиметра не хватило! Я поднялся и побрел, не зная куда. Вышел на небольшое село, совсем недалеко. Добрые люди ни о чем не спросили. Сменили мою мокрую от крови одежду, смазали иодом, перебинтовали всю голову. Там, в этом селе, я только и узнал, что началась война...”